Документалист Аарон Брукнер рассказал «Газете.Ru» о фильме «Берроуз», объяснил феномен популярности американского классика и признался, что ему автор «Голого завтрака» приходится кем-то вроде дедушки.
Впервые фильм Говарда Брукнера «Берроуз» был показан на Нью-Йоркском кинофестивале в 1983 году — в присутствии героя, великого американского писателя, автора «Голого завтрака» Уильяма Берроуза. После этого картина — единственный большой документальный фильм о классике контркультурной прозы — была показана всего несколько раз. Брукнер умер от СПИДа в 1989-м, и на этом история «Берроуза» прервалась, пока за восстановление фильма не взялся племянник режиссера — документалист Аарон Брукнер. В прошлом году на Нью-Йоркском кинофестивале состоялась премьера ремастированной копии картины, а в начале лета показы с аншлагами прошли на московском фестивале фильмов о музыке Beat Film Festival. В октябре команда фестиваля вновь устраивает показы «Берроуза» — на сей раз по всей России — в рамках программы Beat Weekend. «Газете.Ru» удалось связаться с Брукнером перед тем, как фильм его дяди будет показан Москве, Воронеже, Владивостоке и других городах.
— Как вам кажется, что сегодня вообще значит фигура Берроуза — для США и для остального мира?
— Есть множество вариантов ответа на этот вопрос, но самое интересное, по-моему, в том, как долго ему удается оставаться контркультурной иконой — уже почти 70 лет. Он был звездой уже в 50–60-х, когда вдохновлял юных (моложе, чем сам Берроуз) Гинзберга и Керуака. И в то же время сегодня я встречаю людей совершенно других взглядов, которых тоже захватывают его проза и биография — по совсем другим причинам, чем 50 или 20 лет назад. Я думаю, что просто в последние лет сто у нас не было человека более странного и удивительного, чем Берроуз. Он, знаете, что-то вроде, как это сформулировать…
— Абсолютного чудака?
— Да, верно. Ну то есть, как вы можете быть более чудным, чем Уильям Берроуз?! Парень из сент-луисской аристократии, который писал дико странные, сложные для понимания книги. При этом гей, наркоман, случайно застреливший свою жену, отшельник… Но знают об этом стремном типе вообще все люди на Земле, несмотря на то что он писал об извращениях, странных механизмах, наркотиках и так далее. Мне было страшно интересно, честно говоря, как такой человек мог стать настолько популярным даже у людей, ни разу не открывавших его книг. Ответ легко получить при просмотре любого интервью, во время которого понимаешь, что ‘тот очень, очень странный человек прожил долгую жизнь в согласии с собой.
А если он смог, то чего мне-то бояться? В этом и заключается его феномен — он сказал, что совершенно нормально мыслить не, как все, и чуть глубже проникать в суть вещей.
— Как я понимаю, Берроуз с большим энтузиазмом участвовал и в производстве, и в продвижении фильма…
— Да, совершенно верно. Больше скажу: фильм вообще не получился бы, если бы герой не был настолько открыт любым идеям и вообще — открыт. Это связано с тем, кстати, что между Берроузом и Говардом моментально возникло полное взаимопонимание — знаете, как это бывает. Причем Берроуз очень четко понимал, что он человек совсем не для всех, на протяжении жизни на него вылился не один ушат не самой лицеприятной критики, далеко не всем было дано по-настоящему его понять. Но здесь все сложилось таким образом, что он совершенно доверился Говарду, которому был дан полный карт-бланш. И, кстати, когда я просматривал материалы для фильма, там были какие-то дико трогательные не вошедшие в финальную версию куски, где Берроуз отлично проводит время со съемочной группой, члены которой его сильно младше. Эти кадры тоже многое говорят о герое: он был, среди прочего, по-настоящему веселым и, как ни странно, теплым человеком. Таким, как у нас в фильме, вы его больше нигде не увидите.
— Мне еще кажется важным напомнить современному зрителю, что тогда, в отличие от нынешней эпохи инстаграма, снимать кино было куда труднее: нужна была тяжелая камера, пленка…
— Точно. Какие-то вещи чисто физически не удавалось сделать — поэтому в том числе работа над «Берроузом» шла так долго. В отличие от прямолинейных фильмов братьев Мэйслес, популярных в те годы, Говард смешал множество разных техник: там есть и съемки самого Берроуза в привычном окружении, и эпизоды, где он играет своих персонажей, и еще очень много всего. Цель была в том, чтобы максимально полно выразить Берроуза на экране, и естественно, что фильм получился необычным. Даже ненормальным. Ну вы сами представьте, приходите вы к Берроузу и говорите: «Я хочу снять про тебя нормальный фильм». Что он ответил бы?
«Ты с ума сошел? Я ненормальный! В моей жизни не было ни-че-го нормального, понимаешь? Это невозможно!»
Был, кстати, случай во время съемок, когда какая-то телекомпания хотела сделать парадный портрет Берроуза — он был в ярости.
— Расскажите, что изменилось в вашем отношении к Берроузу по сравнению с временами, когда вы первый раз о нем узнали?
— Знаете, это очень смешно, но Берроуз для меня всегда был кем-то вроде дедушки — постер фильма все мое детство висел в доме дедушки и бабушки в Майами. Поэтому у меня в этом смысле очень отдельный опыт восприятия — отличный буквально от всех остальных зрителей. То есть, понимаете, его огромный портрет (фото Кейт Саймон) все детство висел на стене среди прочих фотографий. Потом я посмотрел фильм на VHS и лишь после этого впервые прочел его произведения. К тому моменту у меня уже был сформировавшийся образ доброго дедушки, очень веселого и доброго, и это ощущение остается со мной по сей день, книги его с меня не стряхнули. Кстати, что касается книг, то тут, на мой взгляд, есть еще один важный момент: Берроуз едва ли не единственный писатель, читая которого, ты слышишь не собственный голос, а его. Во всяком случае, для меня это именно так.
— Нынешняя ремастированная версия чем-то отличается от оригинала? Может быть, в нее попали найденные вами в архиве Говарда фрагменты?
— С точки зрения композиции и содержания наша версия, конечно, ничем не отличается от той, что сделал Говард, — это было принципиально, поскольку цель была в том, чтобы передать оригинальное видение автора. Изменения коснулись разве что цветовой гаммы некоторых сцен. Дело в том, что в те годы ты мог печатать фильм либо на черно-белой пленке, либо в цвете. Из-за этого черно-белые эпизоды на цветной пленке выглядели так себе. Сейчас мы с Томом Дичилло, который работал на фильме оператором, добились в этих местах прекрасной монохромной гаммы. Дополнительные же материалы выйдут, я надеюсь, в декабре — вторым диском издания Criterion Collection. Там действительно есть что посмотреть для фанатов Берроуза — например, разговор о времени и пространстве с Брайаном Гайсином (английский художник и писатель. — «Газета.Ru»).
— Мне, как и многим поклонникам Берроуза, конечно, интересны подробности известных и шокирующих фактов его жизни: убийство жены, отношения с сыном. При этом в фильме они так далеко от начала, что кажется, что до них и вовсе дело не дойдет. Можете как-то это объяснить?
— Говард думал о том, что и как он хочет донести до аудитории. Именно поэтому фильм начинается с выступления Берроуза на шоу Saturday Night Live, где его объявляют как величайшего писателя из ныне живущих. Говард, кстати, вставил этот эпизод в последний момент, но это было принципиально — сразу заявить масштаб своего героя, объяснить, что речь пойдет о великом человеке. А после этого картина логичным образом углубляется в детали биографии, причем рассказывает о ней подробно, плавно подводя к тем трагическим событиям, о которых вы спрашиваете. Это, по-моему, сделано потому, что для верного восприятия этих историй необходимо сначала узнать человека, как следует рассмотреть и понять его.
— Когда вы выпустили картину через день после столетия Берроуза в прошлом году, у него был какой-то прокат? Или это был единичный показ?
— Получилось забавно: судьба ремастированного фильма очень похожа на судьбу оригинала. Тогда, в 1983-м, Говард и Берроуз провели показ на Нью-Йоркском кинофестивале, а потом поехали с ним в тур. Картину увидели в 25 американских городах, потом были показы в Германии, Франции, Японии… Когда же я решил выпустить ремастированную версию, то быстро понял, что мне не хватает денег, и запустил краудфандинговый проект — и вы не представляете, какой была реакция. Люди со всего мира — буквально из Великобритании, Франции, Японии — писали, как для них важен Берроуз и как они хотят увидеть фильм. В 2014-м мы сделали премьеру там же, где все начиналось, — на Нью-Йоркском кинофестивале, а после этого фильм отправился в тур по Америке, его показывали по всей стране. И сейчас этот тур продолжается: «Берроуз» уже был в Германии, Англии, Франции, вот теперь еще и в России. Больше и желать нельзя, верно? Просто фантастика.
— После всего, что вы рассказали о Говарде, не могу не задать о нем несколько вопросов. Вам было всего восемь лет, когда умер ваш дядя Говард, но тем не менее, можете ли вы что-то о нем рассказать?
— Прежде всего, он был абсолютно отважным режиссером — настоящим человеком своего времени. В Нью-Йорке на рубеже 1970–1980-х кино рождалось из дикого пересечения всех сфер культуры: панков было не отличить от битников, многое происходило в арт-среде, конечно. И все это было сосредоточено в нью-йоркском даунтауне, где практически каждый человек искал свой способ художественного самовыражения. Таким был и Говард. Ему было интересно запечатлеть на экране сам по себе творческий процесс — как он сделал это в фильме о Роберте Уилсоне, он видел вызов в том, чтобы сделать кинозвезду из Берроуза… Он был режиссером, для которого главным было раздвижение границ — потому что он отлично их знал.
Он идеально разбирался во всем: в мире искусства, в комьюнити битников, в устройстве голливудских студий…
Было бы страшно интересно, что бы он делал сейчас? Впрочем, это вполне можно предположить, глядя на тех, с кем он работал: Джима Джармуша, Джона Уотерса, Спайка Ли, Тома Дичилло. В них тоже живет дух того Нью-Йорка, о котором я говорю.
— Вы говорите о том, что узнали уже после его смерти, но как складывались ваши с ним отношения?
— Ну, понимаете, когда тебе пять или семь лет, у тебя есть какие-то установки, в которых ты не отдаешь себе отчет — приходящие от родителей, например. В нашей семье Говард, конечно, слыл чудаком — по очевидным причинам, — но при этом очень любящим своих родных. Я помню, что он всегда внимательно меня слушал. Помню, что брал с собой на съемочную площадку. У меня была привычка по любому поводу говорить «это странно», и я помню, что Говард всякий раз просил объяснить, что оказалось странным. Позднее я обнаружил, что все мои детские семейные видео снимал, разумеется, Говард. Он записывал наши разговоры с ним, показывал, как обращаться с камерой, — я это узнал уже, когда их посмотрел. В общем, у меня ощущение, что я до сих пор многое узнаю от него и благодаря ему, и это все сложнее отделить от непосредственных воспоминаний.
— Я ведь правильно понимаю, что именно эти видео и составили часть материала фильма «Дядюшка Говард», который вы сейчас заканчиваете?
— Да, разумеется, причем это же очень интересная история. В 2011 году я начал поиски негатива фильма о Берроузе, поскольку о самой картине никто ничего не слышал уже 20 лет — с 1991-го. В процессе, копаясь в архиве Говарда, я прежде всего обнаружил 30 часов потрясающих съемок с Берроузом, сделанных в его доме в Бауэри, который мы знаем под названием «Бункер». Но кроме того, там были какие-то домашние видео, видеодневник Говарда, который он начал вести, узнав о болезни, и еще очень, очень много всего. У меня естественным образом возникло желание собрать все фрагменты этой мозаики воедино — так и получился «Дядюшка Говард», который рассказывает не только о моем дяде, не меньше мне хотелось показать и эпоху, в которую он жил. Причем здесь для меня был совершенно принципиальный момент: в последнюю очередь я хотел, чтобы зритель после просмотра чувствовал только боль утраты, грусть и тому подобное.
Сам я, разумеется, прошел через все эти переживания — когда СПИД начал выкашивать арт-Нью-Йорк, это было ужасным ударом абсолютно для всех.
Но сегодня, по прошествии времени, мне куда важнее рассказать о том, как там было здорово, каким духом все было пропитано. То же касается и Говарда — мне не хотелось оплакивать его. Скорее в некотором смысле вернуть память о нем, а значит, и в некотором смысле вернуть обратно его самого. Поразительная, кстати, штука: несмотря на то что Говард умер почти 30 лет назад, все, кого я просил рассказать о нем, не просто отзывались с радостью, а еще и очень хорошо и подробно помнят о нем до сих пор.
— И последний вопрос. Вы много рассказали о том, как работал Говард и его коллеги, и сами снимаете документальное кино. Что вы могли бы посоветовать молодым документалистам?
— Чуть помедленнее! (Смеется.) На самом деле, это правда. Сейчас очень легко взять камеру, которая есть в каждом телефоне, и начать что-то такое снимать, но очень важно при этом смотреть настоящую документалистику, вроде того же «Берроуза». Это нужно для того, чтобы понимать, каким должны быть ракурс, композиция — где ставить камеру, грубо говоря. Мне в этом смысле страшно повезло: я не только окончил киношколу, но и общался с Джармушем и Дичилло, которые научили меня идти от истории. Они всякий раз думают, с какой точки нужно снимать сцену, чтобы максимально точно донести смысл? Сейчас про это часто забывают, потому что фильм можно сделать очень быстро, но ни в коем случае нельзя забывать о разнице между любительским видео и настоящей режиссурой. Именно это я и имею в виду, когда говорю: нужно давать себе труд остановиться и подумать, о чем ты действительно хочешь рассказать и как лучше это сделать.
В конечном счете, если заиметь такую привычку, творческая жизнь станет гораздо легче, поверьте.
‘]
Автор публикации
